Nakhodka.asia

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем;

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;

Так, век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

Я такое дерево.. Я такое дерево.. Такое дерево

Ты хочешь, чтобы я был, как ель, зеленый,
Всегда зеленый - и зимой, и осенью.
Ты хочешь, чтобы я был гибкий как ива,
Чтобы я мог не разгибаясь гнуться.
Но..но.. Но я другое дерево. Я другое дерево...

Если рубанком содрать со ствола кожу,
Распилить его, высушить, а потом покрасить,
То может подняться мачта океанского корабля,
Могут родиться красная скрипка, копье, крыша или белая палуба.
А я не хочу чтобы с меня сдирали кожу.
Я не хочу чтобы меня красили, сушили, пилили
Нет, я этого не хочу.
Не потому что я лучше других деревьев.
Нет... Я этого не говорю...
Просто, я другое дерево.

Говорят, если деревья долго лежат в земле,
То они превращаются в уголь, в каменный уголь,
Они долго горят не сгорая, и это дает тепло.
А я хочу тянуться в небо. Я хочу тянуться в небо...
Не потому что я лучше других деревьев,
Нет, я этого не говорю.
А просто, я другое дерево. Другое дерево! Другое дерево.. Я другое дерево...
Такое дерево.

(Григорий Поженян)

В мою московскую квартиру
Они пришли ночной порой.
Бесшумно встали по ранжиру
Бесшумно выровняли строй.
Как перед витязями витязь-
Я поклониллся до земли,
И произнёс: "Друзья, садитесь,
Спасибо вам, что вы пришли."
Они пришли, как входят в повесть
дела давно минувших дней
Как входит память или совесть
Солдатской юности моей.
Они вернулись с поля брани,
Где пухом стала им земля.
Сквозь надолбы воспоминаний
и через минные поля.
А вновь пройти путём солдата-
Нелёгкий и опасный труд:
Вот тут я был убит когда-то,
Вот тут мой друг погиб,
Вот тут...
Не жду от памяти поблажки-
Нелёгкий выдался денёк!
Нам старшина из мятой фляжки
налил наркомовский паёк.
Вдруг стало тихо- как в казарме,
Когда берут "на караул"
Ведь он на наревском плацдарме,
При переправе, утонул.
Связист, взорвавшийся на мине, сверкнувший-
Словно фкйерверк, Курман,
не пьющий был доныне
И ныне свой паёк отверг.
Блондин разведчик, грубовато,
Сражённый пулей прямо в лоб,
Рукой широкой, как лопата,
Две кружки звонкие загрёб.
Вдруг укорил меня наводчик:
- Погибли мы в одном бою.
Но вижу я из этих строчек, что ты- в совсем ином раю!
Сказал не просто, а со злобой.
- Нет, со стыда ты не сгорай!
Наверно есть у вас особый,
Какой-то офицерский рай?!
- Отставить эти разговоры!
Такого не было в войну!
Нам вместе вырыли сапёры
Могилу братскую.
Одну.
Но с прямотою той солдатской,
что не встречал я тридцать лет,
Он мне сказал:
- В могиле братской
Тебя, однако, с нами нет!
- Не беспокойся. Все там будем.
В объятьях матери земли.
Пока- спасибо добрым дюдям.
И чуду, что меня спасли.
В его лице землисто сером
Живой огонь возник опять:
- Нет, ты, старшой, был офицером!
Тебе солдата- не понять!
Но мне ли не понять солдата?!
Солдат, сражённый наповал,
Не знал того, что я, когда-то,
Молитвой взводного назвал.
В молитве жуткое есть что-то,
Как пистолет прижать к виску
Или увидеть как пехота-
Опять готовится к броску.
А металлический кузнечик-
Строчит фашистский пулемёт.
И это мне покрыть уж нечем-
Огонь его- не достаёт!
А мины, мины- как лягушки,
Выпрыгивают из травы.
И лупят пушки, пушки пушки-
И не поднимешь головы!
К каким ещё прибегнуть мерам,
Уткнувшись мордою в траву?!
Хоть обращайся к божеству!
И я шептал ему:
- О, Боже! Пехота ринется опять.
Насколько б легче было всё же
мне за неё не отвечать!
Залёг бы я сейчас в воронке,
Держа под боком автомат-
А будут чьи-то похоронки-
Так в этом я- не виноват!!....
У командира батальона
Печаль в морщинках возле глаз.
Рокочет в трубке телефона
Вышестоящий грозный бас:
- Предупреждаю напоследок,
Коль не поднимешься теперь,
То я тебя: растак, разэдак!!
Бой не бывает без потерь!!
Да разве я жалел резервы,
Чтоб твой пополнить батальон??!!
.. И в бой комбат поднялся первым.
И первой пулей был сражён..
- Ты относился к нам добрее..
Но это всё пошло не впрок,
Когда погибла батарея
На перерёстке двух дорог!
- Мы оседлали перекрёсток!
- Но ты забыл,
Что до того из леса выбежал подросток.
И ты, старшой, убил его.
- Нет, не забыл.
В том и загвоздка.
Ты бередишь былую боль.
Да! Я убил.
Но не подростка!
А фаустника-
Вот в чём соль!
Я был лишь года на три старше
Того немецкого юнца.
Подкараулив нас на марше,
Какого мог онт ждать конца?!
Тебе ль быть добреньким патроном,
Когда он, спрыгнув под откос,
Противотанковым патроном
Тебя с орудием разнёс?!!
Захоронив твои останки
Мы окопались до зари.
Тогда на нас и вышли танки.
А пушек было-
Только три.
У тихой польской деревушки
И разгорелся инциндент.
И как твоей,
Четвёртой пушки,
Нам не хватало в тот момент.
Я приезжал туда потом.
Да вот, недавно,
Как впервые. Опять стоял на месте том,
Где были наши огневые.
Смотрел, открою вам секрет,
Вдруг в нарушенье всяких правил,
Тогда, по молодости лет,
Не так орудия поставил.
Вдруг что-то сделал я не так,
Предвидеть что-то не умея?
Вдруг смог воспользоваться враг ошибкой,
Глупостью моею.
Не говоря об этом вслух-
Я всё проверил.
И тогда-то
Вновь перевёл спокойно дух.
Всё было правильно, ребята..
- Да мы не о твоей вине.
Всё знаем.
Сами же вояки.
А как дела там,
В той стране?
Как к нам относятся поляки?
- Поляки? Ценят ратный труд и подвиг русского солдата.
И нашу дружбу свято чтут.
И долг свой выполняют свято..
Солдат Свинцов, что выпил спирт этил,
Когда пью спирт, с тех пор всегда я трушу,
Меня спросил:
- Ты посетил мою
Козьмодемьянскую Криушу?
Есть на душе посмертная печаль,
Меня, старшой, представил ты к медали.
Но не успея получить медаль.
А сыну моему её отдали?!
Я отчитаться был бы рад,
Когда бы скрасил парню детство.
Но, к сожалению, наград
Не отдавали по наследству.
Не будет оправданья мне,
Но всё же клятву- не нарушу:
- Я не пришёл к твоей жене
В Козьмодемьянскую Криушу.
К ней собралась бы вся родня,
А я б себя не пересилил.
Не смог сказать бы:
За меня погиб Ваш муж,
Свинцов Василий.
Взвод управления набрёл на тихий,
мирный домик прусский.
Хозяин выставил на стол вино
И разные закуски.
Мы оценили эту прыть и щедрость
Не скупясь на слово.
Но что-то не сумел он скрыть
От глаз разведчика Свинцова.
Пока болтал он без конца,
О том, что любит нас до гроба,
С его домашнего винца
Была снята Свинцовым проба...
Как эту смерть мы назовём?
Самоотверженный поступок?
А кто-то мне сказал потом
Что мой разведчик умер глупо!
И растерял я весь запал,
Когда к какой-то круглой дате,
Перед юнцами выступал
В Тамбомвском облвоенкомате.
Среди остриженных голов,
Призывников военкомата,
Решил досужий острослов
Что у него ума палата:
- Вы нам рассказывали тут,
А может что-то я прослушал.
Мою деревню так зовут
Козьмодемьянская Криуша
Допустим, если взвод он спас,
Сам за других погиб от яда,
Его, как водится у нас,
Давно увековечить надо!
Он, говорите, пил вино?
Так лично б я, как местный житель,
Его бы именем давно
Назвал Криушский вытрезвитель....
Он двинул памяти под дых,
Что бы прослыть за острослова.
И у таких вот, молодых,
Нет в жизни ничего святого.
Рассказал друзьям про это.
Жду, что скажут мне в ответ.
Огляделся-
Час рассвета. Никого со мною нет.
Предо мною- только фото.
Может- дальняя родня?
Незнакомый смотрит кто-то,
Непохожий на меня.
Гимнастёрка цвета хаки
И ушанка со звездой.
Но у этого вояки- вид не бравого рубаки,
Парень больно молодой.
Приглядись к нему скорее-
Неужели ты забыл??
Он в гвардейской батарее командиром взвода был.
Вот его доставил "Виллис",
А бывалые бойцы все, по возрасту,
Годились лейтенантику в отцы.
Всё о нём разведал сразу
Разбитной солдат ( блондин)
- А, два уха и два глаза,
Две ноздри- а нос один!!
Только сразу, поневоле,
Начала война учить.
Шли однажды через поле,
А пройти такое поле-
Всё равно что жизнь прожить.
Снайпер щёлкал, но не метко,
Так как бил издалека.
И связисты, и разведка-
Шли почти наверняка!
Но, дойдя до середины,
Встал как вкопаный блондин:
- Посмотри, старшой, тут мины!
- Верно. Колышки от мин.
Взводный мог сказать примерно, мол,
Семь бед- один ответ.
Вы вперёд шагайте первым.
Мы пойдём за Вами вслед.
Дальше- вроде лотереи,
У кого какой билет.
Первый выяснит скорее
Проиграл он, или нет.
Потому и сник задира..
Но раздался за спиной
Властный голос командира:
- С интервалом, взвод, за мной!
Понял взвод: наш некурящий,
Необстрелянный старшой,
Видно парень настоящий,
Видно парень- на большой!
Только снайпер не промазал,
Капля крови чуть видна.
И блондин закрыл два глаза-
Голова была одна..
Так, разглядывая фото,
Я всю ночь курил, не спал.
И за этою работой утром сын меня застал.
Лапой карточку зацапал,
Смял потёртые края..
- Это что за мальчик, папа?
- Где тут мальчик? Это- я..
Ты, я вижу, парень прыткий,
У тебя, в пятнадцать лет,
Словно марка на открытке
На ладони мой портрет!
Проводил глазами детку..
Ничего себе, сынок..
Через пару лет, в разведку,
Я такого взять бы мог.
А пока промолвил фразу,
Ту, что помню- до седин:
Эх, два уха и два глаза,
Две ноздри, а нос- один.

Михаил Дудин. "Соловьи".
О мертвецах поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.

Трехсотпятидесятый день войны.
Еще рассвет на листьях не дрожал
И для острастки били пулеметы...
Вот это место. Здесь он умирал,
Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал,

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь, рядом с нами, возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика,—
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще — второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом,

А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите
Поле: У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так! Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвецах поговорим потом.

1942

два стеклодува соглядают
купанье девственной зейнаб
какие формы ух я б выдул
а я б

© Нестер Пим